Мисевские песни

Ложимся спать. Я простудилась и хриплю, поэтому пытаюсь отговориться: сегодня песен не будет, певец не в голосе. Но маленький Гоша настаивает:
– Лена, давай попробуем!
Начинаем с любимого “Юного барабанщика”. Ты смотри, ничего пошло…
– Лена! А что ты говорила «голос пропал»? Никуда он не пропал. Нормальный голос. Красивый.

Уж сколько раз твердили миру… конечно же, я начинаю петь дальше весь репертуар. Подряд попадают «Алеша» Колмановского и «Журавли» Френкеля. Размышляю попутно: сколько же в этой музыке итальянского! Вот счастливо обнаруженная струя; гибкая ариозность, идущая от классической оперы, и живость народной песенно-танцевальной итальянской стихии так причудливо преломились в послевоенных песнях — как способ вдохнуть новую жизнь в отвердевшие и стремительно дряхлеющие гипсовые формы. Размер 6/8 в обеих песнях — баркарольный: плюс к этому в «Алеше» хорошо слышна сицилиана, неспешный пасторальный танец, а в «Журавлях» — тарантелла, только опять же замедленная. Раньше я уже писала о замедлении темпов как признаке монументализации и как следствие — окостенения; но здесь еще дышит искреннее чувство, еще проглядывает эмоциональная неподдельность и непосредственность. И вспоминается безыскусное исполнение «Журавлей» Марком Бернесом, тем и прекрасное — что БЕЗыскусное.

Мисевин тоже задумывается.
– Лена! А давай я тебе песню спою.
– Давай.
– Мне кажется… порою… что биллиааааард…
на столе там лежал шаааарик…
а рядом ещеееее одиииииин…
и они попали в луууузу, прикрепленную к столу…
И еще много куплетов про бильярд, в который он играл вечером на моем ноуте. И каждый куплет начинается словами «мне каааажется…»

Наконец бильярдная песня спета.
– Лена, давай опять ты.

Ммм, как насчет Гребенщикова?.. «Город золотой». «Стучаться в двери травы». «Я хотел бы опираться о платан». На «Платане» Гоша решительно меня прерывает. Эзотерические тексты не пошли.
– Хватит, Лена. Давай спать.
И через секунду засыпает. А я продолжаю думать об интонационных истоках советской массовой песни и способах их деформации.